О цветущем кактусе

(по мотивам притчи)

Все существо ее тоскующего сердца
Покоилось в единственном горшке,
В том кактусе, с которым по инерции
Жила она на двадцать пятом этаже.

И кактус знал, и понимал: ее натура —
Бездушная, колючая (ну, в общем, как он сам), —
Ведь это лишь защита, что она не дура,
Что не желает волю дать своим слезам.

Спустя четыре долгих года «симбиоза»
В нем что-то щелкнуло, и он зацвел — ожил.
И тот цветок, похожий чем-то на мимозу,
С ней сделал то, на что так мало было сил.

Она жила, цвела и жизнью наслаждалась —
Ведь не бывает так, чтобы у злобных стерв,
Цвел кактус. Да, она хорошая — все заблуждались.
Но естество противилось расходовать резерв.

Резерв добра невосполним она считала,
Все берегла для призрачных каких-то нужд.
Но думая о кактусе, вновь расцветала. Колебалась.
«Твори добро», казалось ей — «Себя обезоружь».

И в транспорте, случайному попутчику, мужчине,
Неосторожно смевшему задеть ее плечом,
Хотела грубо высказать, погрянуть вновь в пучине,
Но поняла, сама не удержалась — он при чем?

И вместо грубых слов «Мужлан и хам», «Мужик обязан»,
«Купи машину», «Нанимай такси» и прочих сцен
Она вдруг, понимая как ее мир связан,
Менялась так, как будто ждала этих перемен.

Кокетливо моргнув, сказала «Ой, простите.
Все я. Какая неуклюжая, ну надо ж так.»
Сказала, улыбнулась, забывая о граните,
Разбившемся в душе. И сгинул полумрак.

Мужчина мрачный, так желавший поругаться,
В ответ на соприкосновение их плеч,
Не стал ворчать, сказал «Все может статься.
Хорош и я, мне еще только не хватало лечь.»

Он вышел, подошел к газетному киоску,
Дал деньги, взял газету, сдачу получил.
Пересчитал, и задушив все злобы отголоски,
Взглянул с улыбкой и перепроверить попросил.

А ведь хотелось нагрубить ей, обозвать коровой.
И продавщица жаждала поогрызаться от души.
Но на улыбку лишь качнула головою —
«Стара я стала, мне пора на пенсию идти»

В ответ мужчина с добродушным видом
Промолвил: «Ладно вам, вы еще очень ничего.
На математику я сам держу обиду,
С утра мы все не очень дружим с головой.»

Заряд тот бодрости, что передал мужчина,
Лишь ненадолго задержался в продавце —
Его мишенью стал старик в морщинах
С какой-то грустью непонятной на лице.

Сей старичок, преклонных лет хранитель
Знаком был продавщице много лет.
Его слова: «За «Правду», вот возьмите»
«Берите» — постоянным был ответ.

Но в этот раз все было по-другому.
Пошарив под прилавком, под столом,
Дала она мужчине пожилому
2-3 журнала и моргнула «Отобьем.»

Журналы те лежали мертвым грузом
Еще с весны, а может быть зимы
И были бы наверное обузой,
Нагрянь с проверкою начальничьи умы.

Наш ветеран, придя в обжитый дворик,
Соседку повстречал у входа в дом
Но вместо ворчаливого «Слышь, Лорик» —
«Лариса, здравствуй», проглотив ехидства ком.

Не стал отчитывать за топот детских ног,
Не возражал, что хлопает балкона дверь,
Не стал кряхтеть о том насколько одинок,
И даже позабыл про боль былых потерь.

«Лариса, я смотрю Наташка ваша
Так быстро выросла — невеста прям уже.
Твои ли гены, или папы Паши,
Но покорить способна всех мужей.»

Лариса завела Наташку в садик,
Явилась на работу к девяти.
Заметила бабульку где-то сзади,
Все норовящую вперед пройти.

Бабулька та, ввязавшаяся в спор,
Должна была бы быть вчерашней пациенткой.
Хоть был у доктора с ней раньше разговор,
Забыла бабушка, что ей болит коленка.

Забыла день, часы попутала, не так болело?
Не важно. Вот она, пришла — здесь и сейчас.
«Бабуль, пошли со мной.» — Лариса смело
Покинула регистратуру в первый раз.

Поднялась к доктору и скромно постучалась
«Простите, тут такое дело, в общем, вот…»
Врач через силу улыбнулся, бабка извиняясь:
«Родной, простите, не хотела доставлять хлопот»

А ведь хотелось покряхтеть, залезть в чужую душу,
Поспрашивать «Кто в грусти виноват твоей?»,
Просить лекарств в манере, свойственной старушке, —
Побольше, подешевле, посильней.

Произнесла «Милок, не злись, прости старуху,
Ведь понимаю, вылечить года не суждено.
Я через день хожу к тебе, как стрекотуха,
Хоть не прожить нам больше, чем предрешено.»

Врач, от журнала оторвав тяжелый взгляд,
Ей улыбнулся, взял ее за руку
Так искренне, как будто выпил яд,
Убивший в нем терзающих его тоску и муку.

В вечерних сумерках, идя домой с работы,
В служебные семнадцать метров пола, потолков.
Туда, где нет ни теплоты и нет заботы.
Наш доктор понял, как устал от пустяков.

Мы, я, она, он и она, а был ли он?..
Бабулька вспомнилась и дико накатило
Зашел в ближайший супермаркет за вином.
Сказал себе: «Да что же ты творишь, дурило?»

Купил вино, ее любимый торт, цветы
Пошел в другую сторону, не к дому
Не понимая, для чего сжигать мосты?
Ведь можно было сделать по-другому.

Поднялся к ней, она открыла двери,
Впустила, с грустью опустила взгляд.
«- Я тут подумал, что мы всё как звери,
Как дети, всё играем в детский сад…»

Она с надеждой приподнЯла брови,
Все так же опасаясь, как всегда.
«…как будто бы в песочнице, ей-богу —
«Мое», «Твое», «Да удавись», «Отдай сюда»…»

«…На вот цветы и торт тебе купил. Такие?»
Она слегка кивнула. «- Вроде да.»
«- Но вот цветы убил, они живые.»
Она взяла. «- Ну, это не беда.»

Слегка замялся: «- Тут еще вот это…»
Она с отчаяньем: «- Ну что на этот раз?»
Он: «- Торт помял, не внял твоим советам.
Быть может его сразу в унитаз?»

Она (расслабленно): «Ага, сейчас, два раза!
Ведь вкусный же. Садись, я все решу сейчас.
А у меня зацвел мой кактус. Казус?
Представь ведь, за четыре года в первый раз.»